Читаем без скачивания Бабий век — сорок лет - Елена Катасонова

— Да ладно вам спорить, давайте ужинать.

Даша что-то съедает, уходит к себе. Черный телефон стоит и молчит. «Позвони, позвони, позвони, — заклинает Даша. — Мне так тяжело. Ну догадайся же, позвони, завтра будет уже труднее…» Вот он доехал, расплатился, отворил Дверь, вошел, снял пальто… «Позвони, попробуй что-то исправить…» Но он не звонит. Как же так, простая вежливость требует… Да что там, глупости — никто ничего ни от кого давно уж не требует, никто никому ничем сейчас не обязан. Если ему самому надо, он позвонит, если нет, значит, не позвонит. Или еще хуже: объявится через месяц-другой как ни в чем не бывало, такой стиль тоже нынче распространен: «Как дела? Может, встретимся?»

В горести своей Даша совсем потерялась, картины, одна другой унизительнее, рисует оскорбленное самолюбие. Такой несчастной не чувствовала себя со времен Вадима. Никому не нужна всерьез, никому. Любовь… Понимание… Выходит, это не для нее. «Ты — рыба. И еще ты филолог…» Нет, она не рыба, это теперь доказано. Просто ей страшно не повезло. А что филолог — так это точно, и напрасно Вадим выплюнул эти слова как ругательство. Да, филолог, и этим счастлива. А Андрей строитель — «прокладываем коллектора, тянем трубы…». Интересно, как можно тянуть трубу и что такое «коллектора», небось, «коллекторы» все-таки. Заглянуть, что ли, в словарь?

Даша надевает самую длинную и теплую ночную рубаху — хочется завернуться, закутаться, не чувствовать тела, — включает бра, пытается читать. Нет, не читается, не понимается, потому что она влюблена, потому что страдает и ждет. Скоро весна, конец февралю. Придет март — синие густые сумерки, запах талого снега, весеннее нетерпение наполнит кровь, коснется незримо сердца, а Даша будет одна, без Андрея. И никто другой ни в каком качестве ей не нужен.

Часть вторая

1

Холодно и темно. Мрак за окном. День давно прибывает, но как же медленно прибывает он!

Даше не надо смотреть на часы: она знает, что только пять. Если совсем плохо, если тоска и смута в душе, всегда почему-то просыпается в пять утра. Так было, когда ушел Вадим, когда пришлось ложиться в десять, девять вечера: знала, что во сколько бы ни легла, проснется в пять — пустая, холодная, мертвая. Проснется, но встать не сможет. Побежденная, будет лежать и лежать — без сна, без мыслей, без потребности что-то делать, начинать новый бесцветный день. Теперь уходит от нее Галя, ускользает в другую, непонятную и опасную жизнь.

Больше месяца как она вернулась из лагеря, больше месяца в доме война, потому что Галя вернулась совсем другой: чужой и бунтующей. Неужели это она шла под Новый год по Смоленской, болтая о неведомом Даше Севке? Неужели она, как котенок, прижималась к матери: «Ой, мама, так с тобой интересно! Интереснее даже, чем с Максом…»

Не нужны ей теперь ни мама, ни Макс, никто не нужен: Галя теперь в компании. Как оказались эти расхристанные, налитые чужой, страшной силой парни в лагере для старшеклассников? Кто, почему пустил их туда? Давным-давно переростки, никакие не школьники, не студенты, не крестьяне и не рабочие, люди без занятий и без специальности, с неопределенным и странным, но таким заманчивым образом жизни: бродяги, работающие время от времени в экспедициях, по найму. Они пьют и курят, перебрасываются грубыми шутками и обливаются по утрам холодной водой, они играют на гитарах, рассказывают удивительные истории, от которых просто дух захватывает: про тундру, тайгу, лесные пожары, настоящее боевое товарищество: «Два дня искали мы в тайге капот и крылья, два дня искали мы Серегу…» И рвут пальцы струны, и хрип — под Высоцкого, и тянет-тянет куда-то вдаль, от постылой обыденности, городов, от привычных занятий и чувств: «А на улице дождь-дождь, между нами все ложь-ложь, и что любишь ты — врешь-врешь, и цена тебе грош-грош…» С ума сойти, до чего горько и здорово!

Что стоило этим парням увлечь, поработить Галю, что стоило им оттереть, отшвырнуть в сторону простого влюбленного мальчика? Даша закрывает в темноте глаза. Как ясно видит она возвращение дочери…

Галя стоит в дверях и смотрит на мать с бабушкой. Близорукие глаза надменно щурятся, в лице, во всем облике что-то неуловимо чужое. Но Даша, радостная, соскучившаяся Даша пока ничего не замечает. Это потом, вспоминая, мучительно четко увидит она эту надменность, почти насмешку, ахнет, что ничего не поняла сразу, не забила тревогу, не кинулась за подмогой. Но как могла Даша что-то понять и увидеть, когда чувствовала одно: вернулась дочь, по которой она соскучилась, и теперь, конечно, поблекнет в памяти тот почти незнакомый человек, о котором Даша почему-то скучает.

— Что же ты меня не обнимаешь, доченька?

Галя снисходительно обнимает мать.

Бабушка, приподнявшись на цыпочках, тянется к своей единственной внучке, целует розовые от мороза щеки и вдруг отшатывается назад.

— Галя, почему папиросами пахнет?

Екатерина Ивановна сигарет упорно не признает, называет их, как во времена своей юности, папиросами.

— Какими еще папиросами? — кричит в ответ Галя. — Это ребята в электричке курили, в тамбуре…

— А не ты? — прищуривается на нее бабушка.

— Мам, да ты что? — вступается за дочь Даша. — Скажешь тоже! Дым всегда въедается в волосы.

Она ищет у Гали взглядом поддержки и, пугаясь, видит, как кривятся уголки ее губ, иронически и недобро. Нет, показалось, какая может быть тут ирония, почему?

— Садитесь ужинать, — тихо говорит Даша. — Садись, дочка…

Галя моет руки, садится, ковыряет вилкой котлету И вдруг — бурные, взахлеб слезы.

— Галочка, что? Что с тобой, Галя?

— Опять школа… Опять этот дом… Все — то же самое…

Даша теряется, но обида берет над растерянностью верх.

— А в чем дело? — спрашивает она. — Чем плох тебе этот дом? Разве ты не соскучилась? Ну хоть о бабушке, обо мне?

— Отстаньте от меня! — рыдает Галя. — Чего вы ко мне пристали?

Даша встает, подходит к дочке, прижимает ее к себе.

— Ну что ты, что? Ты поссорилась с Максом? — Кажется ей или нет, что от Гали чуть слышно пахнет еще и спиртным?

— Плевала я на него! — все так же горько рыдает Галя. — Нужен мне ваш Максим!

И скоро Даша воочию видит, что Максим действительно уже не нужен…

Что сделала она не так? Когда надо было срочно, немедленно действовать? Какой момент, какой день, какое событие она упустила?.. «Ты всегда была занята собой, своей жизнью, — упрекает дочь Екатерина Ивановна. — Твоя работа, твой развод, твои друзья и подруги, а Галя?» Екатерина Ивановна забыла, как сама выпроваживала Дашу к подругам, в кино, все брала на себя после развода, лишь бы дочери было легче. Теперь она ищет — и находит! — причину стремительной Галиной перемены в невнимании Даши, в ее занятости своими делами и своей жизнью.

Даша лежит в темноте, скорчившись под одеялом, снова и снова перебирая этот страшный холодный месяц — день за днем, ночь за ночью, — длинные, глухие, враждебные вечера, когда они сидели без слов и без мыслей и ждали Галю. За окном непроглядная темень и стынь, на улицах — никого, и где-то там, в неизвестном им доме, на чьей-то квартире или в подъезде, среди чужих, непонятных Даше людей — ее девочка, дочка. Та самая, крохотная, ласковая, в розовых колготках складочками — дергает за подол маму, вопрошает матовым голоском: «Мама, мам, а зачем ты говоришь со мной так недружелюбно?» На слове «так» дрожит тоненький голос, и Даша вскакивает со стула (считывала с Машинки автореферат диссертации, увлеклась, сосредоточилась, отмахнулась от какой-то дочкиной просьбы), бросается к Гале, берет ее на руки, тормошит, целует, и Галя обнимает маму за шею теплыми лапками и тут же все ей Прощает.

Теперь дочь выше матери и уж конечно, как сейчас все они, крупнее, увереннее в себе, основательнее, грубее. Да… грубее… Бороться можно с тем, что понимаешь хоть как-то, и с теми, кого понимаешь, а новых Галиных друзей Даша не понимает. Почему, например, никто из них никогда не заходит в дом? Почему они «вызывают» Галю, как какую-то горничную из барского дома? Почему не здороваются, когда звонят, никогда не прибавят нормального слова «пожалуйста»? «Мне Галю…» Зло, нетерпеливо. Ему — Галю!

Максим звонит все реже: Гали почти всегда нет дома, и разговаривает с ним теперь Даша. От него-то кое-что узнает.

Эти парни работают в партиях, сейчас отдыхают. Как отдыхают? От чего отдыхают? У них что — отпуск? Сколько он длится? Когда наконец кончится? Максим не знает, потому что никто — даже сами парни — не знают. Вот кончатся деньги, они и уедут… Так ведь любые деньги давно бы кончились при таком-то образе жизни! А девушки в этой компании есть? Есть, есть, торопится успокоить Дашу — или себя? — Максим. Одну зовут Ритой — у нее даже ребенок, есть еще Люда — недавно разошлась с мужем. Почему ребенок? Какой муж? Сколько же им лет? Этого Максим не знает…